Неточные совпадения
Так это было с самых первых времен христианства. И вот тут-то, с самых первых времен его, появились люди, начавшие утверждать про себя, что тот смысл, который они придают
учению, есть
единый истинный и что доказательством этого служат сверхъестественные явления, подтверждающие справедливость их понимания.
Уже ко времени Константина всё понимание
учения свелось к резюме, утвержденным светской властью, — резюме споров, происходивших на соборе, — к символу веры, в котором значится: верую в то-то, то-то и то-то и под конец — в
единую, святую, соборную и апостольскую церковь, т. е. в непогрешимость тех лиц, которые называют себя церковью, так что всё свелось к тому, что человек верит уже не богу, не Христу, как они открылись ему, а тому, чему велит верить церковь.
Кроме того, если бы Христос действительно установил такое учреждение, как церковь, на котором основано всё
учение и вся вера, то он, вероятно бы, высказал это установление так определенно и ясно и придал бы
единой истинной церкви, кроме рассказов о чудесах, употребляемых при всяких суевериях, такие признаки, при которых не могло бы быть никакого сомнения в ее истинности; но ничего подобного нет, а как были, так и есть теперь различные учреждения, называющие себя каждое
единою истинною церковью.
Бруно в своем трактате «De la causa, principe e uno» в пятом диалоге дает характеристику Мировой души или Вселенной как
Единого, неподвижного, абсолютного, стоящего выше различий и противоречий (в частностях он явно опирается здесь на
учение об абсолютном Николая Кузанского), но затем задается вопросом: «Почему изменяются вещи? почему материя постоянно облекается в новые формы?
Плотин, глава неоплатонической школы, представляющий собой вершину метафизической спекуляции Греции, в основу своего сложного и далеко неясного в подробностях мировоззрения полагает
учение об абсолютном Первоначале, которое чаще всего называет
Единым (Εν), иногда Благом (Αγαθόν).
Как нужно понимать божественное ничто в
учении Беме: как трансцендентное НЕ-что, или как эккегартовское Gottheit, или как гегелевское диалектическое ничто, из которого вытекает с необходимостью все и в котором завито это все, или как спинозовскую субстанцию, лежащую в основе модусов, или как плотиновское
Единое, из которого эманирует мир?
Ветхозаветная религия учила о том, что существует
единый, трансцендентный и ипостасный Бог, и требовала исключительного Ему служения («Аз есмь Господь Бог твой, да не будут тебе боги иные, кроме Меня» [Исх. 20:2–3.]), но прямо она не говорила об Его триипостасности, хотя, разумеется, это
учение и было скрыто в ней, как в зерне растение.
Если скажем, что бытие, т. е. относительное во всей множественности своей, есть совокупность модусов Абсолютного, т. е. что Абсолютное имеет в себе относительное, как модусы (
учение Спинозы [Модус (в системе Спинозы) — единичное проявление
единой и единственной субстанции.
В новой философии сюда наиболее относится
учение Спинозы об
единой субстанции, «природе которой присуще существование» (Этика, теор. 7) [«Природе субстанции присуще существование» (Спиноза Б. Избранные произведения.
История мысли подчеркнула, однако, скорее второе понимание — в духе эманативного монизма (так преломилось это
учение, напр., у Я. Беме; быть может, в нем же следует искать прототип
учения Спинозы об
единой субстанции, существующей во многих модусах и атрибутах).
Зачем и почему происходит эта эманация мира из
единого Ничто, на это не может быть ответа, и не находим его мы и в
учении Плотина: мир происходит потому, что вода не может не изливаться из переполненного сосуда, а созревший плод не отваливаться от ветки, но в то же время мир является у Плотина местом для исправления и вразумления душ, отяжелевающих и испадающих из лона абсолютного.
Три ипостаси, по Савеллию, — это три различные формы внешнего проявления в мире
единого Божества.], необходимо признать, что этим
учением он вносит процесс в само Божество и тем самым впадает в противоречие с «собственным утверждением трансцендентности, а потому и абсолютности Бога.
Учение Плотина о теле, как мы уже знаем, связано с его общей эманационной космологией, согласно которой материальность есть удаленность от
Единого, только минус и потому зло, тело же есть материя.
Правда, если бы они были последовательней и внимательнее прислушивались бы к логике своего собственного
учения, то они могли бы заметить, что и в пределах здешней жизни, при постоянном обновлении материального организма потоком частиц, в него втекающих и из него истекающих, и при постоянной смене психического содержания в сознании единство и непрерывность жизни установляется только сверхвременным ее началом, связывающим ее отдельные моменты в
единое, текучее время; и без этого начала жизнь организма превратилась бы в серию состояний, постоянно меняющихся и нанизанных как бусы на нитку времени.
Все эти четыре вида природы суть лишь разные аспекты, моменты или положения
единой природы: все есть одно, и все есть Бог; поэтому метафизика Эриугены принципиально сближается с
учением Плотина об отношении
Единого и мира.
«Как? Времени больше не существует, и все преходящее — только ложь? Злым называю я это и человековраждебным, — все эти
учения об
Едином и Непреходящем. Все непреходящее, оно есть только подобие. И поэты лгут слишком много… [Все преходящее — Только подобье. (Гёте. «Фауст»)] Итак, о творящие, будьте приверженцами и оправдателями всего преходящего».
И вот в наше время
учение книжников, называющее себя наукой, признает это самое грубое первобытное представление о жизни
единым истинным.
Для того же, чтобы они никогда уже не догадались, что
единое нужное для них — это установление законов жизни, которое указано в
учении Христа, я внушаю им, что законов духовной жизни они знать не могут и что всякое религиозное
учение, в том числе и
учение Христа, есть заблуждение и суеверие, а что узнать о том, как им надо жить, они могут из придуманной мною для них пауки, называемой социологией, состоящей в изучении того, как различно дурно жили прежние люди.
Хотя и в этом приеме было то же неудобство, как и в чудесах, а именно то, что люди одновременно могли утверждать каждый про себя, что они члены
единой истинной церкви (что всегда и бывало), но выгода этого приема та, что, как скоро люди сказали про себя, что они церковь, и на этом утверждении построили свое
учение, то они уже не могут отречься от того, что они сказали, как бы нелепо ни было сказанное и что бы ни говорили другие люди.
Учение Христа дает вам такие правила, которые наверно сходятся с вашим законом, потому что ваш закон альтруизма или
единой воли есть не что иное, как дурная перифраза того же
учения Христа.
Христос учит истине, и если истина отвлеченная есть истина, то она будет истиною и в действительности. Если жизнь в боге есть
единая жизнь истинная, блаженная сама в себе, то она истинна, блаженна здесь, на земле, при всех возможных случайностях жизни. Если бы жизнь здесь не подтверждала
учения Христа о жизни, то это
учение было бы не истинно.
Учение о жизни — то, что у всех народов до нашего европейского общества всегда считалось самым важным, то, про что Христос говорил, что оно
единое на потребу, — это-то одно исключено из нашей жизни и всей деятельности человеческой. Этим занимается учреждение, которое называется церковью и в которое никто, даже составляющие это учреждение, давно уже не верят.
По Марку, Луке и по посланию Павла не позволено разводиться. По смыслу толкования о том, что муж и жена —
единое тело, соединенное богом, толкования, повторенного в двух Евангелиях, не позволено. По смыслу всего
учения Христа, предписывающего всем прощать, не исключая из этого падшую жену, не позволено. По смыслу всего места, объясняющего то, что отпущение жены производит разврат в людях, тем более развратной, — не позволено.
Учение Христа о том, что жизнь нельзя обеспечить, а надо всегда, всякую минуту быть готовым умереть, несомненно лучше, чем
учение мира о том, что надо обеспечить свою жизнь; лучше тем, что неизбежность смерти и необеспеченность жизни остается та же при
учении мира и при
учении Христа, но сама жизнь, по
учению Христа, не поглощается уже вся без остатка праздным занятием мнимого обеспечения своей жизни, а становится свободной и может быть отдана
единой свойственной ей цели — благу себя и людей.
Все он во всех случаях держал какой-то особливый, но в своем роде очень сообразный тон, обличавший в нем и юмор и почтительность к родной вере, утверждавшейся для него не столько на катехизическом
учении, как на св. Николе и на Юрке. Но богу
единому ведомо, было ли это так, как выдавал Степан Иванович, и не располагало ли им что-либо иное.
Бога же — духа, бога — любовь,
единого бога — начало всего, не только не отвергаю, но ничего не признаю действительно существующим, кроме бога, и весь смысл жизни вижу только в исполнении воли бога, выраженной в христианском
учении.
Но ни одно из этих
учений не поставило этой добродетели основой жизни, высшим законом, долженствующим быть не только главным, но
единым руководством поступков людей, как это сделано позднейшим из всех религиозных
учений — христианством.
Единение же достигается никак не насильственным и невозможным удержанием всех людей в раз усвоенном внешнем исповедании одного религиозного
учения, которому приписывается непогрешимость, а только свободным движением всего человечества в приближении к
единой истине, которая одна и поэтому одна и может соединить людей.